– Если я с помощью ментов – или вообще без оных – добьюсь результата, тогда никто не будет копать под Хозяинова и не доберется до методов, которыми ведется предвыборная кампания.
– Ты сразу отбиваешь у меня желание поймать убийцу, – это он так пошутил. Он даже улыбнулся бы, если бы не суровая работа Паши Гальцева. – Эти методы как-то могут касаться сферы моих интересов?
– Едва ли. Скорее, они представляют интерес для окружной избирательной комиссии. Ты же знаешь, что там наворотили такую кипу новых законов и порядков, что…
– Так ты предлагаешь исключить Хозяинова и компанию из списка подозреваемых?
– Нет. Этого я не предлагаю. Я только предлагаю поставить их на последнее место. Иначе пропадает элементарная логика в их действиях. Они нанимают частного сыщика, причем, заметь, незнакомого, потому, что на ментовку не надеются.
– Но частный сыщик может что-то накопать и на них? – Лоскутков смотрит на меня с надеждой.
– Если это будет прямой криминал. Предвыборные технологии меня мало трогают.
– А приход к власти таких депутатов…
– Плевать. Депутаты все такие. У честных просто не хватит денег на предвыборную кампанию.
Лоскутков тоскливо глянул на место, где вчера стояла коробка с сахаром, и непритворно вздохнул, почти сдаваясь. Слаб он душой, потому что слаб телом.
– Хорошо. У меня без выборов работы хватает. Давай определять дальнейший круг. Паша Гальцев?
– Пашу, как мы знаем, послали забрать винчестер с компьютера уже убитого Чанышева. До этого он не имел к квартире никакого отношения. Не знал о ее существовании. Не предполагал, что там можно что-то снять.
– А откуда у тебя такая уверенность?
– А откуда у тебя такая на него злость?
Майор почесал синюю шишку на челюсти и ничего не ответил. Менты не любят, когда их обвиняют в очевидной предвзятости мнений.
– Тогда кого же вообще включать в этот круг? Двоих ребят, которых ты поломал?
– Они только утром узнали о существовании Чанышева. Узнали, кстати, по своим каналам, из райотдела, и о его смерти. Валентин был убит в ту же ночь, когда забрался в сеть предвыборного штаба и не сумел корректно выйти.
– Что значит «корректно»?
– В данном случае это – компьютерный термин.
– Тоже мне, компьютерщик выискался. Но ведь, неужели не соображаешь, уже одно то, что он в их сеть забрался – это уже повод для убийства?
– И самый очевидный. Потому, мне кажется, его и следует отодвинуть на задний план. Где-то рядом с Хозяиновым поставить. Мне кажется, что кто-то этим поводом воспользовался и умело нас подводит к определенным выводам.
– Так кто же, по-твоему, вообще входит в круг? – мент начинает злиться. Ему, похоже, очень хочется заскрипеть зубами, но он помнит о том, какую боль при этом получает, и потому сдерживается.
– Я вижу только двух человек – Осоченко и Александру Чанышеву. Но круг замыкать не советую, потому что в него должен войти и кто-то посторонний.
– Кто? Мне не ясен мотив убийства. Без мотива мы не сможем определить этого постороннего. Это, господин спецназовец, самые азы сыскной работы – ты учись у более опытных товарищей. И назови мне мотив…
– Беременность Александры – раз. Программы, созданные Чанышевым для кого-то на заказ – два, три, пять, десять…
– Только им ли создавались эти программы?
– А вот это нам и предстоит выяснить.
В дверь постучали. Очередной красномордый прапорщик привел на допрос очередного подозреваемого по делу Лешего. Лоскутков глянул на меня, словно захотел этим взглядом отодвинуть за стену. Но одновременно в этом же взгляде я уловил небольшую, еще только начинающуюся, затравленность. Задержанных становится все больше и больше, а дело с места не двигается. Майор нервничает от каждого нового допроса.
– Я пойду к компьютерщикам, – согласился я миролюбиво. – Не буду тебе мешать.
Он только кивнул.
За дверью я не удержался и посмотрел на задержанного. Не знаю, как с юридической точки зрения, а с медицинской – этому человеку точно обеспечено место за решеткой. По всем внешним признакам – откровенный дебил, но чрезвычайно здоровенный и, судя по тому, как два солдата держат его скованные наручниками руки, агрессивный.
Сказать по правде, я не люблю чувствовать себя дураком. Может, кому-то это и покажется странным, но так уж я устроен. И, тем не менее, терпению меня учили во время службы в армии. Никто так не умел терпеть, как спецназовцы ГРУ. В Афгане, помню, одна из наших групп устроила засаду на пути караванщиков. Отлично ребята замаскировались. В голом ущелье так закопались в землю, что разведка моджахедов, остановившись на привал, попыталась развести костер почти на спине командира взвода. А тому пришлось терпеть и ждать, пока весь караван подтянется, иначе провалилась бы вся операция. Ладно еще, что костры жгли не дровами, а верблюжьим пометом. Такой костер дает большой жар, но долго разгорается. Парень терпел до последнего, но засаду не выдал, хотя и угодил после боя в госпиталь с ожогами.
Вот и я в таком же положении оказался. Сижу за спиной лейтенанта-»пирата» Славы – он на глаз себе приспособил повязку из черной ленты, чтобы не слишком освещать путь впереди – и капитана Панкратова, смотрю, что они делают, слушаю их разговоры и чувствую себя полным дураком.
– Нет, – восхищенный Панкратов толкает меня локтем в бок, – ты понял, что он делает? Ты понял?..
Если бы я понял, то давно бы уже сам толкал его в бок. Думаю, капитану это не слишком понравилось бы. А тут меня еще начало мучить непонятное чувство, словно я что-то очень важное упустил. Настолько важное, что только вспомни я, только сообрази – и мир перевернется, и преступник сам придет и ляжет мне в ладони еще тепленьким, молочным. Ляжет и все расскажет.